Непобедимое солнце. Книга 1

Я попробовал еще раз, хромая сильнее — и морщась, как это делал старый раб.

— Нет, — сказал Ганнис. — Совсем не то. Твой танец полон сил и радости — и показывает лишь то, как молодость презирает старость. Ты изображаешь его снаружи. Попробуй увидеть его изнутри. Убери себя из танца. Позволь танцевать музыке…

Я понял его. Каково быть старым человеком, который настолько безобразен, что женщины высокого рода не боятся дурных слухов, всю ночь оставаясь с ним наедине? Я не мог этого представить, но я слышал звук флейты. Я неуверенно двинулся вперед…

— Не думай ни о чем, — сказал Ганнис. — Танцуй… Вот, вот. Уже похоже. Хорошо. Просто отлично!

Я ни о чем не думал, действительно. Я вдруг сделался так же стар и несчастен, как мелодия, царапавшая мой слух. Мне не нужно было ничего изображать — все совершала музыка, проходя через мои уши и двигая руками и ногами… Даже мое лицо искривилось таким образом, словно я зажал в морщинах вокруг глаз несколько мух и теперь боялся их выпустить…

Флейтист перестал играть. Мне показалось, что в его глазах мелькнула ненависть.

Ганнис засмеялся и похлопал музыканта по спине.

— Довольно, удались.

Когда старик вышел, Ганнис сказал:

— У тебя получилось. Но танцевать другого человека не так уж сложно. Гораздо сложнее станцевать реку или гору. Или облако.

— Надо, чтобы кто-нибудь их сыграл, — ответил я.

— Вот в этом и проблема. Музыканты в своем большинстве не способны на подобное. Тебе придется самому находить требуемые повороты и трещины в обычной музыке для танца. И это, наверно, сложнее всего…

Он так и сказал — «повороты и трещины». Слово «повороты» я еще мог понять — это, допустим, были меняющиеся направления мелодии: музыка ведь всегда куда-то идет, или даже скачет. Но какие в ней трещины?

Я спросил Ганниса.

— Это мог бы объяснить Юлий Бассиан, — ответил он. — Так выражался он. А мне, если повезет, расскажешь ты.

— Научусь видеть в музыке трещины, — сказал я, — а потом туда попадет нога, сломается, и буду всю жизнь хромать. Говорят, мой прадед хромал.

— Он знал древнее искусство, идущее от царей Египта. Танец Солнечного бога…

Я с детства слышал, как о волшебном танце Юлия спорили взрослые — и, хоть я понимал почти все слова и даже узнавал некоторые софистические приемы (меня ведь учили лучшие риторы и философы), суть этих споров была мне не слишком ясна.

Про моего прадеда-жреца говорили, что именно он стоял за возвышением нашей семьи — поскольку и был провидцем, предсказавшим дочери Юлии брак с будущим царем. Смысл предсказания заключался в том, что царем жениха сделает именно женитьба.

Вслед за прадедом пророчество повторили еще несколько известных прорицателей. Прорицатели не лгали и не участвовали в сговоре. Они и правда стали видеть в будущем то же, что Юлий Бассиан — после того как это увидел он.

Но была одна деталь, полностью менявшая всю историю. Посвященные в культ Солнца в Эмесе говорили по секрету, что Юлий не просто предсказал это событие, а станцевал его — хотя каким образом можно было облечь столь сложную идею в движения тела, я не понимал даже после упражнений с Ганнисом.

Мне представлялось, что танец должен изобразить царя, затем замужество. Подобное поддавалось мимическому искусству. Но еще ведь следовало показать, что царская доля жениха свалилась на него не просто так, а стала следствием мудро заключенного брачного союза… И вот это на мой взгляд было совершенно не выразимо без слов.

Впрочем, еще живы были два старых раба, мальчишками видевшие этот танец Юлия Бассиана. Я расспрашивал их несколько раз. Они говорили, что танец длился недолго и был не слишком-то выразителен. Юлий ходил пластической походкой перед Камнем Солнца и простирал руки вверх — то хохоча, то плача.

Я попросил показать, как именно он простирал руки. Тогда один из рабов изобразил странное движение — словно бы снял со своих плеч голову и протянул ее небу, как сделанную из черепа чашу.

— Вот так много раз, — сказал он. — Мне, я помню, подумалось, что он хочет себе другую голову и просит об этом бога горы.

Раб говорил по-гречески очень плохо, но все равно пытался перевести имя Элагабала на чужой язык. Я не стал его наказывать: если богу обидно, пусть заступится за себя сам.

Была еще одна история, которую этот раб рассказывал по секрету, если его угощали вином или давали пару монет.

Юлий Бассиан станцевал смерть Коммода, бывшего в его дни императором в Риме.

Этот танец был другим — Юлий что-то пел и приплясывал на месте, иногда переходя на высокие прыжки вверх (раб показывал как). Одновременно он делал мелкие и не слишком красивые движения руками возле груди — словно поправляя шейный платок.

А вскоре после этого танца с запада пришли вести, что гладиатор, тренировавший императора в цирковой борьбе (и, как добавляли, состоявший с ним в гораздо более тесной связи, чем гимнастическая), задушил его во время упражнений.

Юлий Бассиан был soltator — так это называли в нашей семье. Мы верили, что он может говорить с богами через свой танец, когда на него нисходит дух Солнца.

— Soltator подобен богу, танцующему перед зеркалом, — сказал Ганнис. — Танцующий человек на время становится богом. Такими были древние цари Египта. И особенно царицы.

— Бог подчиняется?

— Дело не в подчинении. Бог видит танцующего человека и принимает его за свое отражение. Желание бога и желание человека должны совпасть. Это очень таинственное событие. Богом нельзя командовать. Но им можно стать — и как бы объяснить богу, чего он на самом деле хочет. Через эту щель, Варий, soltator может управлять всем миром.

— А чего хочет бог?

— Танцевать, — улыбнулся Ганнис. — Но его танец — это совсем не то, чему тебя учили. Весь мир — его танец.

— Как мир может быть танцем?


— Ты еще мал, чтобы понимать такие вещи.

— Скажите, учитель. Может быть я все же пойму.

Ганнис смежил веки и сразу стал похож на одну из древних гранитных статуй, которые стояли во дворе нашего дома.

— Ты видел, как во время праздников жонглеры крутят вокруг себя веревки с горящими шариками из пакли?

— Конечно, — сказал я, — я и сам хорошо умею.

— Когда они делают это быстро, огонек начинает описывать разные фигуры — ты видишь круги, эллипсы, спирали и так далее.

— Да, — согласился я.

— На самом деле есть только маленький яркий огонек. Но он танцует так быстро, что у тебя перед глазами появляется иллюзия круга или спирали. Бог — это очень маленький и очень яркий огонек, своего рода светлячок, который летает гораздо проворней, чем любой комок горящей пакли на веревке. Бог делает это так быстро, что у тебя перед глазами появляется иллюзия целого мира.

— Значит, мир — иллюзия? — спросил я.

— Я не философ, — сказал Ганнис. — Иллюзия — просто слово. Одно из тех слов, которые употребляют философы. Они, мой милый мальчик, называют мир то так, то этак — но ничего не меняется. Философ в лучшем случае может заработать своей мудростью миску бобов. А от того, что делает soltator, меняется все, и самым заметным образом. С миром происходит метаморфоза. В этом разница.

— Юлий Бассиан мог менять мир как хотел?

— Soltator не ставит себе цели изменить мир по своему разумению, — сказал Ганнис. — Он выполняет волю бога. Вернее, помогает богу понять, в чем она.

— Как такое может быть, — сокрушенно прошептал я, — ведь нужно понимать бога лучше, чем он сам…

Ганнис улыбнулся.

— Секрет в том, что бог вообще ничего особо не хочет. Во всяком случае, от нашего мира. Представь, что ты лежишь на пиру без всяких желаний. И тут мимо проходит прислужник, несущий, допустим… Что ты ел сегодня?

— Рыбный соус, — сказал я.

— Блюдо с рыбным соусом. И ты, еще минуту назад не знавший, чего ты хочешь, кричишь через всю залу — эй, сюда рыбный соус! Сюда!

Я засмеялся. Пример был доходчивым — и действительно напоминал о моем поведении за едой.

— Однако не все так просто, — продолжал Ганнис. — Ты ведь знаешь, сколько разной всячины разносят в вашем доме за обедом.

Я кивнул.

— То же происходит и с богом, которому люди предлагают много разных блюд. Твое искусство — сделать так, чтобы из всех людей бог заметил именно тебя…

— Но каким образом?

— Это будешь объяснять мне ты, а не я тебе. Юлий Бассиан выражался так: сложно, если говоришь, и легко, когда делаешь. Сердце должно быть спокойным, а дух ясным. Бог поддерживает равновесие, Варий.

— Равновесие чего?

— Например, внешнего и внутреннего. Да и вообще всех вещей друг с другом. Помоги ему.

— Как?

— Приди в равновесие сам. Чтобы случилось то, чего ты хочешь, первое, что ты должен сделать — перестать хотеть.

— Как можно перестать хотеть, если хочешь?

— Soltator не хочет вообще ничего, — ответил Ганнис, — поскольку знает, что такое мир. Когда это постигнуто, невозможно хотеть чего-то как прежде.

— Но зачем стремиться к тому, чего уже не хочешь?

— Soltator и не стремится, — сказал Ганнис. — Поэтому желаемое перестает быть желаемым и становится надлежащим. А став надлежащим, оно происходит.

— Не понимаю.

— Не старайся это понять. Просто танцуй.

— Но я хочу понять, — сказал я.

— Тогда станцуй и это тоже.





* * *