Серьга Артемиды

Тонечка насторожила уши и вытянула шею. Даже что-то хрустнуло в позвоночнике, так она сильно вытянула!

— Тише, Вася, — Герман перехватил руку режиссера и опять повел его. — Не кричи.

— Мне нужно… улететь, — заговорил Вася, словно мигом протрезвев. — Куда-нибудь. Неважно. Виза. Не помню, не знаю. Куда можно без визы?

— По-моему, в Казахстан. Или во Вьетнам. Ты бы дома спать лег, Вася. — И человеку в костюме, через плечо: — Костя, проследи, чтоб он лег.

— Во Вьетнам, — продолжал бормотать режиссер. — Это хорошо… это далеко… Они меня там… не найдут? Или найдут? Нашли же Светку? Среди бела дня, среди людей! Убили, сволочи!.. Зоя… Мне нужно к Зое! Она все устроит! Она знает как, она всегда все устраивает! Где телефон, я ей позвоню!

Они миновали охрану, турникеты сами собой открылись, водитель подбежал и распахнул заднюю дверь машины. Вдвоем они затолкали режиссера на сиденье.

— Ты поспи, — сказал Герман серьезно и оглянулся.

На широкое офисное крыльцо высыпали люди, под козырьком, где стояла ощетиненная окурками урна, тоже толпились, и все смотрели и фотографировали на телефоны.

Герман захлопнул дверь машины, кивнул водителю и нырнул в узкую калитку в сплошном заборе. Калитка и забор ограждали крохотный заасфальтированный дворик, где начальство держало свои автомобили.

Тонечка потопталась немного, оглянулась на толпу под козырьком.

«Пойду-ка я к метро покамест. Заявку нужно писать, Герман дал мне «особое» задание».

— Антонина Федоровна! — донеслось из-за калитки.

Тонечка была совершенно, то есть абсолютно — аб-со-лют-но, как сказала бы ее дочь, — уверена, что великий продюсер о ней уже позабыл. Несусветные глупости про кастинг она и слушала-то вполуха!..

Он выглянул, лицо недовольное:

— Отстаете!

— Да я вот… очки… искала, — сказала Тонечка первое, что пришло в голову, перебежала газон и перелезла через железную перекладину.

Он поддержал ее под локоть.

Широко шагая недовольными шагами, он словно бы силой доволок ее до машины и приказал:

— Садитесь.

Машина была очень солидной, английской, солидного же английского цвета — какой-то болотной зелени, — и… довольно грязной.

Тонечка аккуратненько поместилась на переднее сиденье, сумку утвердила на коленях. Ей было смешно.

— Без цирковых представлений никак, — процедил Герман, выруливая с тесной стоянки на тесную улицу.

— Да, — спохватилась Тонечка, — о чем он говорил? Вы поняли?..

Тот пожал плечами, что можно было расценить как угодно.

— Вот если б я написала такую сцену, мне бы точно весь сценарий завернули, — сказала Тонечка. — Ну, так не бывает в жизни!.. Чтоб человек бился и кричал, что его вот-вот убьют, и порывался во Вьетнам!.. Это даже не сериал, Александр Наумович! Это голимое «мыло».

— Мыло земляничное, — пробормотал продюсер. — Зовите меня Сашей.

Пришла очередь Тонечки пожимать плечами. Она пожала и на всякий случай согласно кивнула.

— Дело в том, что я там вчера был, — сказал Герман словно с досадой. — В институте, где Дольчикова… погибла. Там приемный тур проводили, абитуриентов полно! Собственно, она со мной приехала. А получилось… что получилось.

Тонечка уставилась на него.

— Моя дочь тоже была. Она познакомилась там с мальчиком, они зачем-то полезли на четвертый этаж и… нашли тело.

— Мне показалось, я вчера вас видел, — сказал Герман задумчиво.

— Я приезжала за Настей. Настя — моя дочь. Что там случилось? Вы знаете?

Он притормозил на светофоре и потер лицо, словно вдруг сильно устал.

— Я не знаю, — сказал он из-за ладоней. — И не хочу об этом говорить, потому что именно я ее туда приволок!.. Если б не приволок, может, ничего бы и не случилось.

«…Ну и дела, — подумала Тонечка. — Может, продюсер Герман страдает, как и режиссер Филиппов?.. Или он тоже оплакивает «несчастную Светку, бедную девулю». Просто не устраивает демонстраций и факельных шествий… Вдруг он ее тоже… любил, а теперь «любовь убили»?..

По долгу службы Тонечка время от времени общалась с артистами и режиссерами и знала, что жизнь у них не простая, как у нее, Тонечки, и большинства других людей, а, напротив, сложная, бурная, неистовая!.. Ну, им так положено, артистам и режиссерам. Чтоб то и дело любови, страсти, скандалы, разводы, папарацци, внебрачные дети, установление отцовства. По-другому им неинтересно и словно нечем заняться.

Впрочем…


Тут она переменила позу и уставилась в окно.

Ее собственный муж был точно таким же. Он страдал без причины, ревновал без повода, изменял без зазрения совести, скандалил без удержу. «Я же писатель! — кричал он и швырял в Тонечку первым, что подворачивалось под руку. — Мне нужны эмоции! Где я их возьму?! У тебя?! Ты не способна! Ты не можешь! Ты у меня забираешь даже те, что еще есть, последние остатки!»

Эти «последние остатки» Тонечку просто убивали!.. Она и так постоянно чувствовала себя виноватой, а уж когда дело доходило до «последних остатков»!

— Все это очень странно, — вслух сказала она, думая о своем. — Очень странно.

— Согласен.

Тонечка испуганно посмотрела на Германа, словно он прочел ее мысли.

— Нужно Василия расспросить, — продолжал Герман. — Я думаю, он не все подряд выдумывает, хотя кто его знает, конечно!.. И никаким следователям он ничего не расскажет, а мне, может быть, расскажет.

— Зачем вам это?

— Что?

Тонечка сделала неопределенный жест рукой.

— Расспрашивать, выяснять?..

— А… почему нет?

— Потому что человек умер, — сказала она неожиданно резко. — Его больше нет. Вы начнете ворошить его жизнь и мало ли на что наткнетесь!.. А это нельзя, неправильно это!..

— Что… неправильно?

— Делать из смерти шоу!.. Набегут журналисты, блогерши какие-нибудь!.. Она же была популярной артисткой! И так скандал на весь мир, как вчера выразился мой сосед, а если подробности всплывут совсем неприятные, мало ли?.. У нее родители есть?

— Наверняка есть, я не знаю.

— А дети?

— Был муж, — сказал Герман, — это точно, я его даже видел. Но как-то не очень долго он продержался, года два. Потом развод. Ну, а потом романы, конечно.

— Развод, романы, — пробормотала Тонечка. — Она же девочка совсем!

— Ну, не совсем. Тридцать лет стукнуло. В нашем поколении тридцатилетний человек считался окончательно взрослым. Правда, все давно изменилось, конечно.

— Конечно, — согласилась Тонечка несколько язвительно.

…С чего она так… разгорячилась? Что задело ее за живое? Воспоминания о муже? Или мысль о том, что продюсер Герман ничем не отличается от остальных — крутит романы с артистками, до которых ему и дела-то никакого нет, вон даже не знает о родителях?..

— А вам совсем не интересно? — спросил Герман тоже несколько язвительно. — Кто ее убил и за что? И почему Василий Филиппов так перепугался? Вы же сценарист, вас все это должно… возбуждать.

— А, ну вас, — и Тонечка махнула рукой. — Вы ничего не поняли.

— Чего — ничего?

— Придуманная история отличается от настоящей, как… — она поискала сравнение, — ну вот как история Ромео и Джульетты от криминальной сводки о подростковом суициде! Может, мне тоже любопытно, но всех жалко, понимаете? Светлану Дольчикову, ее маму, даже этого вашего Василия! У всех этих людей горе, а нам… любопытно! Свинство же!..

— Не знаю, — сказал Герман. — По-моему, вы слишком усложняете. И как-то сразу начинаете подозревать!

— Кого и в чем? — фыркнула Тонечка.

— Меня в свинстве, — сказал великий продюсер. — Или я опять не прав?

Он был совершенно прав, но не говорить же ему об этом!.. Впрочем, он, кажется, догадался.

…Вот сейчас высадит меня из машины, пронеслось у Тонечки в голове, да еще работу отнимет, закажет заявку другому сценаристу! Ими — нами, сценаристами! — можно не то что пруд запрудить, а целый океан заокеанить!

— Я говорю абстрактно, — моментально заюлила Тонечка, она всегда начинала юлить, когда понимала, что плохо ее дело, — не о вас, а вообще!.. И мне тоже любопытно, я же человек! И страшно люблю сплетни, только не из интернета, где не сплетни, а какое-то безобразие, а из журналов, понимаете? Где человек сам дает интервью, сам про себя вдохновенно врет, сам верит тому, что говорит! Вот это я всегда читаю, мне для работы нужно!

— Вы оправдываетесь?

Она улыбнулась.

— Пожалуй.

— Оправдания приняты.

Тонечка опять посмотрела в окно.

За окном была Москва, весна, безлюдные парки за заборами. В этой части огромного города все парки были за заборами, и в них никто никогда не гулял — правительственные резиденции или какие-то секретные дачи. И машин мало, хорошо, просторно!..