Женщины Парижа
Часть 15 из 20 Информация о книге
Звали ее Лили. На самом деле она Аврелия, но девушка терпеть не могла это имя, которое выбрала для нее мать. Лили звучит куда лучше. Краше. Оно возвышает. Когда Солен подошла к булочной, чтобы предложить ей выпить с ней чашку кофе, молоденькая бездомная была очень удивлена. А ведь знакомы они были давно и часто встречались, только совсем не разговаривали. Солен время от времени давала ей монетки, иногда — круассан. А та всегда ей с благодарностью улыбалась. Не то чтобы настоящее знакомство, но всё же. Другие прохожие и на это не решались. Солен пригласила ее в небольшое кафе за углом. Лили была голодна. Она выбрала себе рубленую котлету с картошкой фри — да чтоб побольше кетчупа, — сказала она официанту, она его просто обожает. Немного смущенная, она отвечала на вопросы Солен, жадно поглощая свое блюдо. Ей пока девятнадцать, совсем скоро, 9 октября, будет двадцать. Она говорила, что ей не терпится поскорее стать постарше, в отличие от остальных женщин, ведь в двадцать ты совсем ни на что не имеешь права. Она принадлежала к обществу «три „ни“» — это выражение выдумали социологи, чтобы охарактеризовать таких, как она: ни работы, ни образования, ни профессии. Лили прочла об этом в журнале, на котором стояла на коленях на мостовой возле булочной, чтобы не было так холодно. Лили охотно поведала ей свою историю. Детство она провела в провинции рядом с нервной, взбалмошной матерью — иные бы сказали, «истеричной». Отец Лили быстро понял, что он лишний, и слинял. Первое время он еще приходил по выходным или во время каникул, а потом и вовсе перестал. Он охотно брал бы ее с собой на время отпуска, ему нравилось проводить с ней время, но каждый раз это вызывало ожесточенный протест матери. Ведь это был ее ребенок, ребенок, которого она выносила и родила, только ее. Она, Лили, была ее собственностью, боевым трофеем. Вы только посмотрите, какая красавица она, моя доченька, посмотрите… Лили выросла в спертой, тяжелой атмосфере между двумя комнатками маленькой семейной квартиры и кондитерской, которую получила в наследство ее мать. Материнская любовь ее буквально душила, поглощала всю целиком, пожирала. Границы между «ты» и «я» в их семье не существовало. Мать и дочь спали в одной постели, делили одну одежду, носили одинаковую обувь. У матери друзей почти не было: никто другой мне не нужен. Мне и тебя одной вполне хватает. Она все время твердила: «Ведь нам вдвоем так хорошо!» И Лили ей верила. Эта чрезмерная любовь матери и затуманила ей мозги, попросту раздавила ее. Подрастая, маленькая Лили становилась все более хорошенькой. Увы, она начала нравиться. В их кондитерскую все чаще стали наведываться мужчины. Другие старались сидеть там подольше, когда их обслуживала Лили. Если мать замечала, что кто-то сверлит взглядом ладную фигурку Лили, она поскорее отсылала ее в кухню, последить за жаркой пончиков. Эта ревность у матери во многом подогревалась чувством, что кто-то посягает на ее собственность. Любой третий был априори исключен из их семейного дуэта. А потом появился Ману, с которым они встретились в лицее, где Лили проходила курсы профессиональной подготовки кондитеров. Она влюбилась в него с первого взгляда. С ним она впервые поняла, что такое свобода. С ним вместе они прогуливали занятия, танцевали на вечеринках, возвращаясь порой к шести утра. Лили нравилась его бесшабашность, нравилась его манера жить, не задумываясь о завтрашнем дне. Мать ее погружалась в траур в ее отсутствие. Она попыталась запрещать дочери бегать на свидания, шантажировала, грозила, что лишит средств к существованию. Она говорила: берегись, он не любит тебя. Мать ненавидела Ману, видела в нем все недостатки, свойственные парням, при всяком удобном случае говорила дочери о нем гадости. Но вместо того чтобы наставить Лили на путь истинный, эти нападки с каждым днем все больше и вернее отдаляли ее от матери. Понимая, что она скоро окончательно сдаст позиции, мать решила испробовать другую тактику. Она пригласила как-то Ману к ним на ужин и даже предложила ему поработать у них в кондитерской во время летних каникул. Вроде бы она решила окончательно сменить гнев на милость. Лили была в восторге. Она, увы, ничего не заподозрила. Однажды Лили ушла из дома, чтобы доставить клиенту заказ, она вернулась домой раньше положенного. В подсобке она обнаружила свою мать в обнимку с Ману, полуобнаженными. Выражения глаз своей матери в этот вечер Лили не забудет до конца жизни. В них вовсе не было чувства вины, они лучились торжеством, реваншем. И еще ненавистью. Лили тогда не сказала ни слова. Она взяла свои вещи и первым же поездом уехала в Париж. С тех пор она не послала матери ни малейшей весточки о себе. Вдвойне преданная, с разбитым сердцем, Лили остановилась у кузины, которая какое-то время позволяла ей жить у себя, но потом попросила съехать. Кузина встретила молодого человека, и ей нужно было самой иметь место для интимных встреч. Лили поняла и не обиделась. Она сначала переместилась с дивана кузины на разноперые кровати случайных любовников, а уж потом стала настоящей бездомной. Сначала она искала работу. Неужели в Париже она не найдет себе подходящей кондитерской? Ее ждало разочарование: ниша была забита до предела. Один из кондитеров, которому она отнесла резюме, сказал, что за один только день получил не менее тридцати таких же от кандидатов в подмастерья. А выбрать ему нужно было только одного. «Необычайная популярность кулинарных шоу породила массу желающих посвятить себя этому занятию, но рынок не справляется», — объяснил он ей. Даже престижные лавки со славной историей с трудом могли конкурировать в последнее время с промышленными кондитерскими. Поиски работы Лили обрели форму длинного туннеля, ведущего в небезопасную зону. Она попыталась связаться с отцом, но безуспешно. Он устроил свою жизнь и уехал куда-то за границу — на Бали, насколько она поняла по телефону, или что-то в этом роде. Лили хорошо запомнила первую ночь, проведенную на улице. Стоял июнь. Денег, чтобы снять комнату в гостинице, у нее не было. Да и на улице было совсем не холодно. Тогда она устроилась на обычной скамейке — только на один раз, сказала она себе. На следующий день «один раз» повторился, как и в последующие дни. Этот «один раз» продлился несколько месяцев подряд. Конечно, ей не раз приходила в голову мысль вернуться туда, откуда она ушла. Но очень уж ей не хотелось видеть свою мать. На прежней жизни она твердо решила поставить крест. В маленьком городке, где она выросла, Лили было бы слишком стыдно просить милостыню. Она бы не вынесла этого, встреться ей за этим занятием кто-нибудь из знакомых. Здесь, по крайней мере, ее никто не знал. Таких, как она, просящих подаяние на мостовой, было очень много. Она когда-то раньше дала себе твердую клятву — никогда не протягивать руки, не доходить до этой крайности. Однако пришлось преодолеть и это. Если с холодом еще можно попытаться смириться, защитить себя от него, то с голодом бороться невозможно. Он скручивает узлом желудок и вызывает тошноту. Однажды ей пришлось не есть два дня подряд. Тогда она выставила перед собой картонку, где написала «Помогите мне!», спряталась за нее и заплакала. Никто не увидел ее слез. Она не хотела их показывать. Слезы — это единственное, что еще сохранилось от ее человеческого достоинства. Если подумать, жизнь Лили оказалась похожей на волшебную сказку, только рассказанную наоборот. Ах, как она любила сказки, которые ей на ночь рассказывал отец в детстве! Неизбежно счастливый конец всегда придавал ей веры в замечательное будущее. Но в ее новой сказке все было наоборот — никакого хэппи-энда. Принцесса превратилась в нищенку. Хрустальные башмачки оказались заношенными теннисными туфлями, дырявыми от постоянного стояния на мостовых. Королевством Лили была череда бульваров, замком — тротуар, обдуваемый всеми ветрами, короной — шерстяная шапчонка, прятавшая под собой спутанные волосы. Бальным платьем ее стали нанизанные друг на друга колготки и брюки — чтобы у нее их не украли другие такие же нищие, она решила все их надеть одновременно. А приятелями ее были вовсе не хорошенькие мышки из мультфильмов, а оголодавшие, такие же, как она, крысы, которые рыскали ночами по углам, которые она пыталась себе облюбовать. Однажды возле места, где распределяли еду для бездомных, одна приятельница посоветовала ей получше накраситься и сходить в ночной клуб. Лили всего девятнадцать лет, и она хорошенькая. Один разок переспать — не бог весть что, долго это не длится, зато хоть спишь в настоящей кровати, а если повезет, то и завтраком угостить могут. Лили так и сделала один или два раза. Но она не смогла этого вынести. Она ощущала себя до того грязной, испачканной, словно на ней было пятно, которого уже никаким душем не смыть до конца дней. И тогда она с этим завязала. Побираться она еще могла, но продавать свое тело за постель и чашку кофе — нет. Если уж начистоту, люди в их районе оказались довольно благожелательными. Лили каждый день собирала достаточно денег, чтобы поесть. Иногда даже встречались добрые феи. Нану, например, кухарка из бистро напротив, которая позволяла ей пользоваться туалетом заведения, где она могла даже почистить зубы и помыться. Или Фатима, консьержка из соседнего дома, которая дала ей код от входной двери и закрывала глаза на то, что Лили иногда поднималась на последний этаж и ночевала там в свободных комнатах для нянек. Увы, вот уже какое-то время дверь не открывалась. Скорее всего, код поменяли, а консьержке сделали строгий выговор. Когда у Лили спрашивали, как она видит свое будущее, чаще всего она не отвечала. Просто она больше не видела его, это будущее, она давно уже потеряла его из виду. Оно куда-то испарилось, ее будущее. Ее будущее — это ее прошлое. А ведь когда-то и у нее были мечты. Да и талант тоже. Ей не раз об этом говорили во время учебы. «Из тебя выйдет образцовый кондитер», — сказал преподаватель, вручавший ей диплом. И Лили тогда почувствовала прилив гордости. Теперь торты она видела разве что через витрину булочной-кондитерской, возле которой обычно садилась попрошайничать. Да, у нее есть талант, но никто его не видел. И никто о нем не знал. Никто, кроме, может быть, Солен, узнавшей о нем этим вечером. Слушая историю молоденькой нищенки, Солен вдруг загорелась безумной идеей. В ее голове созрел совершенно немыслимый, неразумный и в то же время грандиозный проект. Это был план мести. Возможность отвоевать хотя бы одну его представительницу у царства нищеты. На этот раз Солен не позволит ему одержать победу. Одно поражение она уже потерпела — она потеряла Синтию. Но война еще не закончена. Она поднимется на ринг и будет биться до последнего, посмотрит прямо в лицо своему неумолимому противнику. И никакой жалости не будет: око за око, зуб за зуб. За одну погибшую — одна спасенная. В тот вечер Солен дала еще одну клятву. Она вытащит Лили с улицы, чтобы искупить смерть Синтии. Тут уж редактированием писем не обойдешься. Ей придется задействовать все свои связи, все рычаги, и активизировать все контакты во Дворце. Перетянуть на свою сторону директрису, соцслужащих, Сальму, всех волонтеров, технических работников. Солен должна будет мобилизовать всю свою волю, упорство, мужество и терпение. Но победа возможна, она это чувствует, знает. Если Ангелу с Рене это удалось, почему она не сможет? Синтия была права. Иногда одних слов бывает недостаточно. А уж когда они бессильны, нужно переходить к действию. Глава 27 Мы должны верить в нашу работу и наши методы, верить, что это может произойти, и тогда это произойдет. Уильям Бут Париж, 1926 г. Снизу вверх Бланш смотрела на выгравированную на фасаде здания надпись: «Дворец женщины». Рука ее скользнула в руку Альбена, стоявшего рядом. Они это сделали! В последние недели оба они работали не щадя сил, буквально днем и ночью. Кампания по сбору денег стала еще активнее. Сами Пейроны умножили выступления, статьи, лекции, выкладываясь до последнего. И наконец им удалось завершить эту гигантскую, почти нечеловеческую работу. Дворец перестал быть призраком, теперь он реально существовал. Вот он, здесь, перед ними, величественный, отмеченный знаком «Крови и Пламени» Армии спасения. Дворец женщины был официально открыт 23 июня 1926 года. Генерал Брэмвелл Бут специально по этому случаю приехал из Лондона. В тот день в огромном конференц-зале Дворца собралось около двух тысяч человек. Члены Комитета[38] заняли свои места на сцене по обе стороны от представителя президента Республики. Господин Дюрафур, министр труда и гигиены, сказал приветственное слово, выражая благодарность, восхищение и признательность членам Армии спасения. Затем слово взял Альбен, уставший, измученный, но весь лучившийся радостью. Благодаря кампании по сбору средств им удалось собрать три миллиона франков! Однако вопреки их ожиданиям возникла необходимость собрать четвертый миллион для оплаты размещения жильцов, ибо нужные для этого средства значительно превысили запланированные суммы. Борьба еще продолжалась. Стоя рядом с ним на сцене, Бланш вспоминала свою давнишнюю встречу с Маршальшей в Глазго, которая ей тогда бросила: «А чему лично вы собираетесь посвятить свою жизнь?» Теперь ответ на этот вопрос был здесь, в стенах Дворца, в этой крепости, предназначенной для обездоленных женщин. Она думала и обо всех тех, кто в будущем найдет здесь убежище и будет спасен. Думала о монахинях, прежде живших в этом монастыре и когда-то изгнанных, о тех, кто был тут погребен, прямо под их ногами. На лице Бланш было отражено все: бесчисленные бои, слезы несчастных, некогда орошавшие ее лицо, все разочарования, которые пришлось пережить, неблагодарность и презрение, сыпавшиеся на нее со всех сторон. И вот Бланш стоит здесь, в своем Дворце, да, она больна, изнурена непосильным трудом, с телом, покрытым бесчисленными шрамами, полученными в битвах, но и с великими трофеями. На собрании присутствовали и ее дети: трое сыновей и три дочери, все также вступившие в Армию спасения, все в одинаковой униформе. Дети ее были красивы и мужественны. Когда-то, пока сыновья ее сражались на войне, дочери, совсем юные, тоже вступили в Армию спасения в роли офицеров-салютистов. Пройдет еще несколько лет, и ее старшая, Ирен, будет назначена комиссаром и возглавит парижское подразделение, следуя по стопам родителей. Ее подруга Эванджелина тоже приехала из Англии на церемонию открытия Дворца. Это была самая верная подруга Бланш, подруга на все времена, и за годы разлуки ее привязанность к Бланш нисколько не изменилась. Оставшаяся незамужней, она одна из них двоих осталась верна их юношеской клятве, которую они когда-то дали друг другу. В рядах приглашенных Бланш увидела и Изабель Манжен, свою Манженетту, как она привыкла ее называть, — модисточку с улицы Катр-Септамбр[39], одновременно с ней вступившую в Армию спасения. Вместе с ней она делила горький дебют, вместе они голодали, мерзли. Но и смеялись вместе, и плакали тоже. Именно ей, своей преданной союзнице первых лет существования Армии спасения, Бланш решила доверить управление Дворцом. В ее сильных и надежных руках это гигантское судно всегда будет двигаться верным курсом. Наконец в начале июля Дворец женщины распахнул двери для своих первых обитательниц. Среди них Бланш узнала молодую мать и ее ребенка, которых она когда-то нашла дрожавшими от холода в картонной времянке, под толщей снега. Им удалось выжить: они смогли найти себе временное пристанище в разных ночлежках, питаясь «Полуночным супом», который салютисты раздавали беднякам. В просторном фойе Дворца эта женщина ласково улыбнулась Бланш. На руках у нее был ребенок, и этот образ стал для Бланш образом победы, настоящей победы, самой подлинной из всех побед, единственно достойной внимания. Но если час славы и пробил, то бой еще не закончился. Опять, опять у Пейронов была куча новых планов. Перед глазами Бланш уже вырисовывался новый грандиозный проект: Дом матери и ребенка. Альбен же все силы отдавал проекту приюта для бездомных мужчин в Тринадцатом округе, строительство которого он собирался доверить архитектору Ле Корбюзье.