Женщины Парижа

Наконец 7 апреля 1931 года Ассоциацией французских благотворительных обществ Армия спасения была объявлена «общественно-полезным и значимым учреждением». Организация Уильяма Бута, долгое время считавшаяся полулегальной и семейной, в конце концов получила не только одобрение парижского общества, но и была признана правительством Франции.



В том же году, 30 апреля, Бланш получила, сразу после Альбена, титул кавалера ордена Почетного легиона, который ей вручили в большом зале Дворца. Этот день совпал с сороковой годовщиной их брака. Они дружно отпраздновали его в окружении детей и внуков, собравшихся по такому случаю все вместе в Париже.



Увы, эти великолепные дни супружеской четы Пейронов не продлились долго. Внезапно и резко ухудшилось состояние здоровья Бланш. Некоторое время спустя доктор Эрвье обнаружил у нее последнюю стадию рака. Горькую новость Бланш приняла, как и все остальное, — мужественно. Она предпочла никому ничего не сообщать, держать всё в секрете. До самого конца она отказывалась от морфина и других медикаментов, которыми доктор пытался облегчить ее боль. Бланш всю свою жизнь сражалась, не могло быть и речи, чтобы она спасовала, даже перед вечностью.

Альбен находился возле нее до последней минуты, не отлучаясь от жены ни днем, ни ночью.

Когда он почувствовал, что силы окончательно готовы ее покинуть, он наклонился к ней и прошептал несколько слов, которые когда-то написал ей в письме. О, это было так давно, кажется, с тех пор прошла целая вечность! Тогда они только что поженились, и Бланш неожиданно послали в командировку в Соединенные Штаты. «Я буду так же надежно хранить тебя в своем сердце, как если бы ты взяла меня с собой», — говорилось в том письме.

Именно эти слова Альбен сказал последними той, с кем он разделил жизнь, своей «воительнице», «воинственному ангелу», готовившемуся сложить оружие, своему «солнцу», которое никогда не переставало сиять и чьи лучи теперь угасали в майских сумерках. И еще он сказал ей, что она была достойным бойцом и теперь имеет право на отдых. Альбен пообещал, что он очень скоро последует за ней, что ему нужно всего несколько лет, чтобы довершить их общее дело, построить два новых приюта, которые они вместе запланировали воплотить в жизнь.



И вдруг он увидел свою Бланш преображенной. Она была по-прежнему рядом с ним, но перед ним лежало не слабое и умирающее тело, а стояла юная двадцатилетняя женщина в офицерской форме, гордая и смелая. Она стояла рядом с ним на проселочной дороге. Посмотрев на Альбена, она улыбнулась ему, прежде чем оседлать велосипед со смешным огромным передним колесом.



Тогда рука Бланш тихо выпала из его руки, и вся она исчезла в потоке последних лучей умирающего солнца.

Бланш скончалась 21 мая 1933 года. В своей униформе салютистки она ушла в иные миры, чтобы вести там новые битвы.



Траурная церемония прошла 24 мая в большом торжественном зале Дворца. Альбен не мог представить, чтобы последняя дань уважения жене могла быть отдана где-то в другом месте. Если некоторые битвы стоили целой армии, то это лучше всего было применимо именно к Бланш. И она должна была находиться тут, в этом здании, которое воплотило силу ее воинственности. Альбен покрыл стены Дворца не черными, как положено в таких случаях, а белыми полотнищами. Он не хотел никакой черноты, ни в коем случае, только не в этот день. Не хотел он и цветов, венков и прочих погребальных атрибутов. Он знал, что Бланш никогда бы этого не пожелала.

Единственным букетом, украсившим гроб, был букет маленькой девочки лет семи, которая положила на него небольшой пучок полевых цветов, собранных ей самой. Эта девочка и была тем ребенком, которого Бланш решила спасти от падения в бездну, построив для нее Дворец.



На траурную церемонию собрались все обитательницы приюта. Явились все, даже самые немощные, которых пришлось поддерживать другим. Сотни людей покинули свои этажи, комнаты, кухни, коридоры, спустившись по главной лестнице и заполнив собой большой зал, расположенный на первом этаже, где обычно проводились елки и разные торжества. Зал был набит битком, всем войти не удалось. Толпы женщин стояли везде: в приемной, в большом фойе, даже на улице. Кого тут только не было, здесь объединились в едином порыве благодарности представители всех религий, всех наций: салютисты, протестанты, иудеи, католики, вольные мыслители всех разновидностей, друзья Бланш, ее поклонники, писатели, ученые, чиновники, политики, светские львицы, простые работницы, проститутки… На похоронах Бланш были представлены все классы общества и все сословия — от самых могущественных до самых обездоленных.

Вплоть до окончания прощания с покойной толпа не двигалась с места, а затем тронулась, сопровождая по обе стороны траурный кортеж к Лионскому вокзалу. Гроб несли Альбен с сыновьями.

На словно вымерших улицах автомобилисты с недоумением смотрели на эту странную похоронную процессию, в которой участвовал весь округ — от префекта до последнего клошара.



Бланш была похоронена в деревушке Сен-Жорж-ле-Бен департамента Ардеш, где ей нравилось «приходить в себя», как она об этом говорила, то есть молиться и черпать силы. В этом «храме под открытым небом», как она любила его называть, могила ее была обращена к восходящему солнцу. Согласно последней воле покойной, на камне было написано изречение из Книги Иова, то самое, что было ей так дорого на протяжении всей ее жизни.

С пылью смешай свое золото,

Сокровища из Офира — с речной галькой.





Но если тело Бланш и нашло себе здесь вечный покой, то душа ее пребывала в другом месте, и Альбен это знал. Ее душа оставалась в приюте, в его коридорах, в торжественном зале, в комнатах, в каждом уголке Дворца. Она была в каждой женщине, которая там жила, во всех тех, кто еще придет туда однажды, чтобы укрыться от нищеты. История не сохранит ее имени. Мир быстро забудет, кем была Бланш Пейрон. Но так ли это важно? Ведь она прожила жизнь не ради славы. На свете останется то, что ее переживет, — ее Дворец. Он будет противостоять времени и простоит на земле еще долгие годы. Это и есть ее великое наследие. А остальное для Бланш не имело никакого значения.



Остальное, впрочем, и при жизни ее никогда не интересовало.





Глава 28





Париж, наши дни


Письмо пришло незадолго до Рождества. Длинный тонкий конверт, формат чуть больше обычного, в каких обычно приходили деловые письма. Сальма сразу выделила его из всех в стопке корреспонденции, пришедшей во Дворец тем утром. Она немного полюбовалась на элегантно выписанные буквы, ощутила в руке благородную тяжесть бумаги.




Письмо, отправленное на адрес Дворца, предназначалось для Солен. И пришло оно из другого дворца, находившегося далеко отсюда, где обитали настоящие коронованные особы.



Как только Сальма ей его передала, Солен тотчас же догадалась, что содержалось в конверте. Она разразилась недоверчивым, но звонким и счастливым смехом, который заполнил все пространство приемной и большого фойе. Несколько секунд подряд Дворец оглашался этим радостным смехом, брошенным в лицо всем несчастьям на Земле, словно горсть конфетти. Давно уже с губ Солен не слетало столь безудержного, столь безмятежного смеха.

Она не стала открывать конверт, так как считала себя не вправе. Она бросилась бежать по коридорам, спеша передать его той, кому оно предназначалось: ведь ее собственная роль сводилась всего лишь к роли посредницы.

Цветана как раз выходила из своей квартиры, когда перед ней возникла фигура Солен с письмом в руке — взволнованной, запыхавшейся, возбужденной, как ребенок в ожидании подарка. С удивлением на нее посмотрев, Цветана взяла конверт, который та ей протягивала. Она едва взглянула на письмо с печатью Букингемского дворца наверху, прежде чем сунуть его в свою сумку-тележку, и продолжила путь, не произнеся ни слова, даже не поблагодарив молодую женщину. Солен так и осталась стоять, уронив руки вдоль тела, посреди коридора, не в состоянии прийти в себя от изумления.

Она вдруг подумала, что эти женщины никогда не перестанут ее удивлять своим поведением. И, честно говоря, ей это даже нравилось. Здесь не действовали никакие четкие правила, карты постоянно перетасовывались, перераспределялись. А жизнь постоянно подбрасывала все новые и новые сюрпризы.



Вернувшись в большое фойе, Солен увидела группу женщин, собравшихся вокруг Бинты. Здесь было полным-полно африканских мамаш, которые, сгрудившись над Бинтой, передавали из рук в руки какую-то фотографию. Причем каждая старалась ее прокомментировать. Увидев Солен, они тут же расступились, давая ей дорогу. Глаза Бинты сверкали, когда она протягивала ей снимок.



«Это он, — сказала она. — Мой сынок. Он мне написал».



Солен взяла у нее фотографию Халиду. Красивый парнишка лет восьми, но уже сильный, крепкий. Лицо его освещала улыбка. Солен чуть не задохнулась от нахлынувшего на нее чувства радости. Снова к ее глазам подступили слезы, точно сотни маленьких ручейков, которые она не смогла удержать. Одна из африканок издала протяжный стон. «Началось, — сказала она. — Теперь снова начнет рыдать».



И Солен вдруг улыбнулась, подумав, что, возможно, она никогда не станет писателем, не станет великой романисткой, но она все же им стала — «публичным писателем», «общественным пером», если хотите, и это звание звучало не менее гордо. Это и было то самое «перышко колибри», и служило оно тем женщинам, с которыми дурно обошлась жизнь, но которые при этом не утратили достоинства, продолжали гордо нести голову, как Рене.

Этим вечером во Дворце проходил торжественный рождественский ужин. Он должен был состояться в самом большом зале Дворца, который открывали только по особым случаям. Уже была установлена и украшена гигантского размера елка, накрыт длинный-предлинный стол. Все, кто жил или работал во Дворце, были в полном сборе: директриса, служащие, воспитательницы младшей возрастной группы детей, соцработники, бухгалтеры, представители агентств поддержки приютов, а также волонтеры, приглашенные наравне с постоянными сотрудниками. Солен, разумеется, тоже оказалась в числе приглашенных. Впервые в жизни она отказала своим родителям в ответ на их приглашение отпраздновать сочельник. Они были просто поражены. Но дочь им объяснила, что на этот вечер у нее другие планы, а вот на следующий день она обязательно их посетит и расцелует.

Она позвонила Леонару и предложила составить ей компанию на этот вечер. Правда, ее приглашение было не до конца бескорыстным. Ей позарез требовался волонтер, который согласился бы надеть костюм Санта-Клауса для раздачи подарков детям. И в то же время ей хотелось немного его расшевелить. Леонар только посмеялся и поспешил согласиться, довольный, что проведет праздник в такой приятной компании, праздник, который он уже давно привык отмечать в одиночестве.



На громадном столе были расставлены блюда, самостоятельно приготовленные каждой хозяйкой. К рождественскому угощению руки приложили буквально все. Бинта приготовила свое фирменное футти и принарядилась в bléénj[40] национальных цветов Гвинеи. Рядом с ней сидела Сумейя, в свитере, который для нее связала Вивьен, — могла ли она надеть на этот замечательный праздник что-то другое? А неподалеку от них неутомимая вязальщица все продолжала работать спицами: в связи с надвигавшимися холодами в заказах нехватки не было. После долгих уговоров Рене наконец согласилась прийти на ужин без своих вечных спутниц — сумок, которые впервые в жизни решилась оставить в шкафу своей комнаты. Тем не менее женщина призналась, что не была до конца спокойна за их судьбу, и время от времени намеревалась заходить в комнату и смотреть, все ли на месте.

«Африканские тетки» выставили напоказ весь арсенал своих нарядных атрибутов. Каждая надела колье, серьги, короче, все свои «драгоценности», которые пощелкивали вокруг них, точно маленькие трещотки. Их разноцветные одеяния образовали настоящую радугу в здании Дворца. Подходя то к одним, то к другим, Цветана гордо демонстрировала автограф самой королевы Великобритании. «Да видели мы, видели, уже сто раз, — нервно бросила ей одна из „теток“, — ты нам с ним уже осточертела!»



Айрис сидела возле Фабио. Казалось, эти двое неплохо поладили. Никто в точности не смог бы определить характер их отношений. Ведь Айрис так ничего конкретного не сказала о себе ни Солен, ни кому-либо другому. Казалось, загадочная Айрис испытывала определенное удовольствие от посеянной ею же двусмысленности. Но она порой перехватывала завистливые взгляды, обращенные на них с молодым танцором. Ясно, что ни одна из обитательниц приюта не отказалась бы побывать в его объятиях. Но похоже, пока Фабио так никого и не выбрал. Да и какая разница, если все равно Айрис сегодня была здесь, рядом с ним! В последующие месяцы она безумно влюбится в учителя английского языка, которого к ним направят на работу, и окончательно забудет и о Фабио, и о зумбе. Такова жизнь. Так нередко случалось с любовью в этом Дворце.



На одном конце стола один стул был оставлен пустым. Перед ним стоял пустой прибор, поставленный в память о Синтии. Чтобы не забывали.



Зохра, пожилая горничная, взволнованным голосом попросила тишины. К торжественной речи она подготовилась не без помощи Солен. Прослужив во Дворце сорок лет, сегодня она в последний раз отмечала здесь Рождество. Настало ее время уходить на пенсию. А ей так много хотелось сказать обитательницам Дворца! И прежде всего то, что все эти долгие годы они были ее семьей, сестрами, кузинами, подругами. Да, они нередко доставляли ей неприятности, но приносили и много радости. Зохре было очень жаль расставаться с ними, и все же она довольна, что наконец получит возможность отдохнуть. Но она непременно будет наведываться к ним на чашку чая в их большое фойе.



В конце ужина Сальма села за рояль и сыграла «Рождественский гимн». Музыка заполнила собой холл, коридоры, каждый зал, каждый уголок Дворца. Играла Сальма прекрасно. Она научилась играть еще в возрасте десяти лет, как только прибыла сюда с матерью. И в течение всех этих лет, проведенных здесь, она не переставала совершенствовать свою игру, хотя пианино музыкальной комнаты частенько оказывалось расстроенным.

Слушая ее, Солен отметила, что новогодняя песня звучала здесь во Дворце совсем по-особенному. Порой она поражала неожиданными нотками, но звучала хорошо, мощно, с душой. Рядом с ней сидел Леонар. Казалось, его оставила на время грусть, которая его всегда охватывала на этом семейном празднике. И он был счастлив, что на этот раз смог разделить его с приятной ему женщиной. Раздав детям подарки, он избавился от своего костюма Санты. Солен видела, как горели тогда глаза у ребят. Сумейя получила куклу, которую тут же принялась наряжать, заодно поглощая шоколадные трюфели. В этот момент Солен поймала взгляд Леонара и словно впервые увидела его улыбку. Надо же, а он, оказывается, симпатичный, подумала она, удивленная собственным впечатлением. Ей вдруг открылось очарование его раненой души, которая нашла в себе силы подняться.

Затем ей вспомнилась фраза Ивана Одуара, написанная на стене, неподалеку от зала. «Блаженны потрескавшиеся, ибо они пропустят свет»[41]. Свет этим вечером во Дворце был просто ослепительным, он так и сиял тысячью огней.



Закончился праздничный ужин на самой сладкой и торжественной ноте — «рождественским поленом». Когда его внесли, все зааплодировали. «Полено» оказалось превосходным и столь огромным, что можно было закормить до смерти и самый тощий из всех существующих дворцов. Учитель, выдававший диплом Лили, не ошибся — она действительно оказалась прекрасным кондитером.



На данный момент эта девушка еще официально не проживала в приюте. Очередь на заселение была немалой. Нужно было немного потерпеть. Но, стараясь ей помочь как можно быстрее, директриса установила кровать в спортзале, который открыли в соответствии со специальным планом, предусмотренным правительством для социальных учреждений в преддверии грядущих холодов. Это, конечно, было не бог весть что, но все же лучше, чем ничего. Больше никогда Лили не проведет ни одной ночи на улице. Туда, на улицу, она никогда не вернется, директриса дала ей слово. Таков уж принцип Армии спасения: если тебе протянут руку, то ее уже не отнимут.



Надо сказать, что в роли доброго Ангела-воительницы Солен преуспела. Она проявила на редкость яростное упорство в битве за Лили — «настоящий бульдозер», как сказал Леонар, никак не ожидавший от нее такого рвения. Солен почувствовала сама, будто у нее выросли за спиной крылья, будто откуда-то сверху на нее снизошла невиданная энергия. Солен сама не понимала, откуда родилась в ней эта новая сила. Исходила ли она из Дворца? Или от призрака Синтии, который не переставал над ним витать? А может, от множества женщин, которые перебывали в этом приюте с момента его основания? Через несколько лет Дворец женщины отпразднует свое первое столетие. Прошел век, в течение которого он ни разу не изменил своей миссии: предоставлять кров тем, от кого отвернулось общество. Иногда корабль давал течь, но он все еще был на плаву, все еще держался, горел, как маяк в ночи. Это все еще крепость, настоящая цитадель. Солен почувствовала гордость, что стала причастна к его истории. Ведь, получается, Дворец спас и ее тоже. Он помог ей вновь подняться на ноги, и теперь она прекрасно себя чувствует. И никакие таблетки ей больше не нужны. Она чувствует себя приносящей пользу и ощущает мир в душе. Но главное — она на своем месте. Возможно, впервые в жизни.



Несколько недель спустя после рождественской вечеринки ей позвонила директриса Дворца. Одна из «африканских теток» наконец-то получила право на собственное социальное жилье, которого долго добивалась. Одна квартира-студия освободилась. Так что в самом скором времени Лили должна была стать законной обитательницей приюта.